у всего есть конец. только у колбасы - два.
первой была девочка, которую звали саша. во всяком случае, мне так кажется. память моя - сомнительный инструмент в вопросах хранения дат, имён и фактов. в лучшем случае, она - память - неплохо хранит ощущения, но что это за ощущения, когда мне довелось их испытать и в связи с чем - уже то, что редко когда доступно мне при необходимости. в любом случае, сейчас я помню, что её звали саша и этого достаточно.
до неё если я и испытывал подобный набор ощущений к человеку, то уже не помню. обстоятельства крайне способствовали нашему знакомству и общению. в мою школу она перевелась, когда я был уже в третьем классе, хотя, возможно, и во втором - об особенностях моей памяти я уже упомянул выше. в классе её никто не любил, впрочем, как и меня, но в отличие от меня, её не любили активно и яростно, практически травили(позже, когда она ушла из моей школы, эстафета ребёнка-для-битья в классе перешла ко мне, хотя я и не помню ни подробностей, ни обстоятельств, при которых саша из школы ушла, а меня начали травить).
читать дальшеона была всегда одета в старую и откровенно паршивую одежду, местами дырявую, местами грязную, голова её если и была мыта, то уж точно не чаще раза в пару месяцев, от того очень тёмные и криво остриженные волосы чуть выше плеч слипались сосульками и масляно блестели. пахло от неё то ли кислой капустой, то ли слежавшейся шерстью, то ли ещё каким стремительно неприятным запахом, характерным скорее для квартиры полусумасшедшей бабки-совка, нежели для одежды девочки-второклассницы. воспитания и манер за ней также не наблюдалось и, судя по всему, идея о том, что воровать - не шибко хорошо не была ей в своё время сообщена.
особо бурно развлекались наши одноклассники, когда кто-то из них(впрочем, скорее даже учитель, которая вела тот урок) заметил и обратил внимание всего класса на то, что саша ковырялась в носу на уроке, полагая что внимание обращено к доске, а не к ней. потом это обросло подробностями, и склизкий шёпоток, скользивший из одного учительско-завуческого рта в другой, содержал детали, вроде размазывания этих самых соплей по учебнику математики и надувания пузырей из соплей и слюны. да, отвращение к социальности стало разрастаться в моей картине мира примерно в то же время. до этого я искренне полагал, что не так что-то со мной и это можно исправить, тогда же я стал подумывать, что не так что-то вовсе не со мной, а с окружающим обществом. (надо сказать, что сейчас я нахожусь в некоем промежуточном положении между двумя этими видениями своих отношений с социумом, полагая, что мы просто другие, "из разных анекдотов", что называется).
как и всегда в таких ситуациях класс поделился на активно-агрессивное меньшинство заводил и молчаливо-трусливое большинство. и хоть я и трусил активно вступаться за неё, но пока мы ждали родителей после уроков и на переменах, когда класс вдруг отвлекался на что-то своё, я общался с ней, играл во всяческие аналоги салок и, кажется, не раз даже участвовал в её авантюрах насчёт воровства каких-то мелочей из школьного имущества.
я, в отличие от неё, знал, что за воровство положено справедливое наказание, да и мне было легко представить, что ежели воровать бы было можно всем, в первую очередь обворован был бы я, что мне крайне не нравилось. но сказать ей я не смог - она редко когда по настоящему не то что смеялась, улыбалась даже(защитное осклабливание в сторону агрессора - потом крайне быстро давшееся мне непроизвольное мастерство - не то, что можно было назвать улыбкой. это тревожный оскал зверёныша, к которому тянет руку охотник. скалишься не для того, что бы угрожать, скалишься просто от бессилия, осознавая, что этой самой рукой с тебя могут содрать шкуру одним движением, а могут и потрепать по загривку, сунув под нос миску с едой) и потому те моменты, когда, схватив и сунув в сумку или за пазуху очередной кусок мела с доски или фигурку с учительского стола, мы давали дёру, я считал бесценными для нас обоих и не смел у неё отобрать - она хохотала, заливалась смехом заразительно и искренне. страх и адреналин подстёгивали, но это был не тот душный тошнотворный страх бессилия перед толпой, это был страх азартный, живой, сочный, как когда подсекаешь особо крупную рыбину и не знаешь, успеешь ли подтащить достаточно близко к подсаднику или всё-таки сорвётся, утаскивая на дно вместе с куском лески последний крючок. сердце дико колотилось, а горло драла задавливаемая во имя тишины одышка, когда, прячась от заметившей наше преступное поведение уборщицы в закутке подсобки, в которую успели залететь до того, как толстенная бабка выкатывалась вслед за нами из-за угла, мы, трясущимися руками бесшумно прикрыв дверь, чувствовали себя хотя бы в чём-то победителями. и если я, хотя бы иногда, мог ещё испытать это переполняющее до самого горла солнечно-горячее чувство превосходства над враждебным окружением, потому что тогда учился чуть ли не одним из лучших в классе, то саша училась на стабильные двойки. её ругали и наказывали учителя и, очевидно, те, с кем она жила дома, её заставляли переписывать контрольные и домашние работы, но что бы не обрушалось на неё - двойки были стабильны. думаю, это был её способ сохранять хоть в чём-то контроль над своей жизнью. когда ты не всилах повлиять вообще ни на что, то в зависимости от возраста и прочих деталей выбор падает на разное: кто-то начинает ломать шеи котятам во дворе, кто-то рано или поздно выходит в окно, а кто-то - просто решает учиться на одни двойки во что бы то ни стало.
надо сказать, мое превосходство над классом в учёбе тоже было не вечно. потом, во втором полугодии, пришла мерзкая девочка полина(о, я вечно буду помнить это имя именно из-за неё), с блестящими скобками на зубах, очками в толстой оправе(и первое, и второе было предметом моей жуткой зависти, потому что зубных врачей я панически боюсь до сих пор, а тогда боялся до того, что четырежды молча перетерпел флюс, а зрение у меня в те времена было идеальным, так что очки носить было ни к чему) и тётей-художником, на которую она ссылалась в любом споре о другой теме, не менее важной для моего самолюбия, чем учёба.
я всегда любил и умел рисовать, и хоть ни да винчи, ни врубеля из меня не вышло, художественные успехи были до того момента неким стабильным фундаментом моей самооценки, потому что в чём бы я не ошибся по учёбе, где бы не оплошал дома, а в моём художественном таланте не сомневался никто и никогда. до этого момента. девочка полина не только оказалась умнее и успешнее меня в учёбе(по факту, она показала, что дело было не в том, что я был весьма умён, а в том, что большинство моих одноклассников, - крайне глупы), она ещё и в теории изо разбиралась лучше меня. сейчас я думаю, что может и нет, может и не разбиралась она ни черта, но тогда аргумент "моя тётя - она художник - говорит, что правильно как я сказала" был для меня сокрушительным, ибо взрослых(не всех, но тех, которые были родители, даже если и не мои, и прочие "серьезные" люди) я почитал буквально воплотившимися в людской оболочке богами истины и мне не то что бы было нечем крыть, мне и в голову не приходило, что такую карту может крыть хоть что-то.
потому мы с сашей оказались сбившимися в свою, из двух человек состоящую, но от того не менее крепкую стаю, внутри и вопреки большому и агрессивному стаду класса. сейчас мне приходит в голову ассоциация с передачей о жизни в саванне(коих в своё время я посмотрел больше, чем любого другого кино до сих пор), кадры, когда два львёнка, не успевших затеряться в траве, оказываются окружены стадом буйволов и пискляво мяучат-рявкают на большие чёрные тела с переливающейся от солнца и пота шерстью, на влажные круглые глаза с красноватыми белками, на огромные чёрные рога и раздвоенные копыта, через секунду превращающие их в фарш с клоками желтоватой шёрстки.
то событие, - момент даже, а не событие, - не было переломным или вроде того, это было закономерно, и даже тогда я, кажется, подспудно ожидал чего-то такого. саша никогда не говорила о своей семье и я не спрашивал, потому что это было неинтересно и не важно, не до того было. к тому же, тогда я как-то полагал, экстраполируя впечатление-образ о своей семье, что все родители-родственники - они примерно одинаковые у всех, хоть не всегда добрые и благосклонные, но справедливые и разумные всегда(сейчас-то, да и уже годам 12-15ти, я мнение и о своей родне имел более реалистичное, но до этого понимания нужно было ещё дожить и получить много опыта, в основном - негативного).
в тот день - за мной как-то особо долго не шли после уроков родители(а их гиперопека была такова, что за мной не только во втором классе, но ещё иногда и в седьмом приезжал кто-то из родственников, дабы проводить до дома, до кторого от школы было полчаса езды на 14м троллейбусе), а саше явно не хотелось домой. мы бродили уже по полу-опустевшей школе, как-то вяло перебрасываясь словами, у неё не было энтузиазма организовать очередное воровство или беготню, а у меня отсутствовал(да и сейчас отсутствует) талант и умение тянуть веселье и даже разговор на себе. слоняясь по коридорам, мы добрели до туалета или, скорее, санузла - в переделанном под частную школу детском саду дремуче-советской архитектуры не подразумевалось не то что раздельных туалетов или хотя бы раздельных кабинок, но даже разделения туалета с помещением умывальников и раковин. не помню, что именно было отправным пунктом, но могу предположить, что заговорщическим шопетом, оглянувшись по сторонам(что было излишней осторожностью в этом крыле, кажется, даже уборщиц уже не было, судя по подсыхающему мокрому полу со следами тряпки), саша предложила, скорее, сообщила о намерении, "что-то показать" и, зайдя за условную перегородку, символически разделяющую владения раковин и, непосредственно, туалет, подняла юбку.
читатель на этом месте может понимающе заухмылявшись или не сократив ни одной мимической мышцы, или гадливо скривившись(зависит от склада психики читателя)вспомнить собственный опыт или рассказы о всяких условно-детских играх, например, "в доктора", суть которых сводилась к выяснению особенностей полового диморфизма детёнышами бесшерстных и бесхвостых обезьян. но это читатель если и сделает, то, в некотором роде, зря - что тогда, что сейчас лично меня особенности полового диморфизма обезьян интересовали не больше прочих анатомических особенностей млекопитающих. "что-то" было совсем из иного раздела, интересующего меня куда больше, опять же, что тогда, что сейчас.
здесь надо сказать, что саша всегда носила такой набор неизменно затёртой и грязной одежды, что я никогда не видел её ног, не покрытых тканью и даже в жару( которой погода в приморском южном городе щедро разбрасывалась ещё до середины октября, а после зимы начало припекать уже в конце марта) на ней были длинные юбки или штаны, плотные носки или колготы. в тот день на ней была длинная юбка, в связи с чем из под приподнятой полы я мог видеть часть её ног - примерно от середины бедра и до середины икры(где начинались длинные плотные носки). ноги её были покрыты длинными поперечными шрамами, некоторые из которых были совсем белёсыми, а некоторые - бурыми свежими рубцами. густота шрамов увеличивалась к верхней части девочкиных ног и можно было предполагать, что бёдра её и ягодицы были покрыты ими практически сплошь.
я смотрел как загипнотизированный(хотя "как" ли? - вечно останется вопросом) и хотя показывала она свои исшрамованные ноги, видимо, меньше полуминуты, для меня это была почти вечность, одно из немногих ярчайших и чётких воспоминаний, где мне не нужно предполагать ни что, ни как я видел, ни что испытывал, ни в связи с чем. всю эту вечную пол-минуту я хотел одного - дотронуться до шрамов и рубцов. дотронуться пальцами, тыльной стороной ладони, щекой, языком. чем угодно. хотя лучше пальцами. и одновременно я осознавал, что никогда этого не сделаю. даже если она предложит. даже если она попросит(что, я понимал, не случится никогда, как никогда не умрёт и не будет жить небезызвестный кот в ящике с радиоактивным элементом и ядом). просто не посмею. трус и жалкий слабак. но это было прекрасно.
потом она отпустила полы юбки, аккуратно подтянула сползший носок и, с горящими глазами человека, делящегося священной тайной с собратом по секте, поведала о том, что это дело рук её матери, полагающей резиновую скакалку - лучшим методом воспитания при любых условиях. кажется, она даже не кричала на дочь, просто молча полосовала ту тонким резиновым жгутом. годами. не обращая внимание ни на что.
у меня не было сил спросить ни о том, где и что делает в это время отец саши(смутно помню, что позже услышал среди мерзких сплетен уборщиц и учителей, обвивавших сашину жизнь в школе и за её пределами как самцы ужа обвивают единственную самку во время весеннего гона, одну о том, что отец её то ли вовсе пропал в безвестности, то ли алкоголем увлечён более, чем окружающей реальностью), я вообще ничего не спросил, но она рассказывала много, хоть и обрывала фразы, торопилась и глотала слова. кажется, к тому времени саша даже гордилась ситуацией. она сохраняла стабильные двойки и воровала мел и мелочи со столов учителей и одноклассников, игнорируя наказания с не меньшей стойкостью, чем её мать игнорировала неэффективность своих воспитательных приёмов.
где-то на этом месте воспоминание начинает тонуть в том мутном тумане, которым залита бОльшая часть воспоминаний о прошлом в моей голове. как и сказал выше, я не помню, ничего о том, куда саша делась, но следующим сентябрём мы уже не встретились(а вот девочка полина и призрак её тёти-художницы преследовали меня вплоть до шестого класса, после которого уже я был переведён родителями в другую школу).
я не знаю, и не могу вспомнить, был ли тот момент, когда я не мог оторвать глаз от рифлёной из-за частоты шрамов кожи на ногах саши, моментом после которого увечья, раны и шрамы заставляют мои руки судорожно сжиматься, кровь приливать к голове, а рот наполняться слюной, или же это был просто первый случай, когда эта моя особенность получила возможность проявиться, но с тех пор я помню практически все и каждый случай, когда мне доставалось счастье видеть раны и шрамы у людей, особенно на близком расстоянии.
шрамы на себе такой реакции у меня никогда не вызывали, хотя до них-то дотронуться можно было всегда.
шрамы же на другом человеке я до сих пор не трогал никогда.
дело не в том, что я хочу хотеть и не иметь возможности дотронуться, дело в том, что в плане социальности и общения я всё тот же десятилетний трусливый ребёнок, для которого проблемы в общении начинаются уже тогда, когда продавец в магазине задаёт вопрос "не по теме" и ни один из заранее заготовленных и десятки раз прокрученных в воображении ответов не подходит.
читать дальше
до неё если я и испытывал подобный набор ощущений к человеку, то уже не помню. обстоятельства крайне способствовали нашему знакомству и общению. в мою школу она перевелась, когда я был уже в третьем классе, хотя, возможно, и во втором - об особенностях моей памяти я уже упомянул выше. в классе её никто не любил, впрочем, как и меня, но в отличие от меня, её не любили активно и яростно, практически травили(позже, когда она ушла из моей школы, эстафета ребёнка-для-битья в классе перешла ко мне, хотя я и не помню ни подробностей, ни обстоятельств, при которых саша из школы ушла, а меня начали травить).
читать дальшеона была всегда одета в старую и откровенно паршивую одежду, местами дырявую, местами грязную, голова её если и была мыта, то уж точно не чаще раза в пару месяцев, от того очень тёмные и криво остриженные волосы чуть выше плеч слипались сосульками и масляно блестели. пахло от неё то ли кислой капустой, то ли слежавшейся шерстью, то ли ещё каким стремительно неприятным запахом, характерным скорее для квартиры полусумасшедшей бабки-совка, нежели для одежды девочки-второклассницы. воспитания и манер за ней также не наблюдалось и, судя по всему, идея о том, что воровать - не шибко хорошо не была ей в своё время сообщена.
особо бурно развлекались наши одноклассники, когда кто-то из них(впрочем, скорее даже учитель, которая вела тот урок) заметил и обратил внимание всего класса на то, что саша ковырялась в носу на уроке, полагая что внимание обращено к доске, а не к ней. потом это обросло подробностями, и склизкий шёпоток, скользивший из одного учительско-завуческого рта в другой, содержал детали, вроде размазывания этих самых соплей по учебнику математики и надувания пузырей из соплей и слюны. да, отвращение к социальности стало разрастаться в моей картине мира примерно в то же время. до этого я искренне полагал, что не так что-то со мной и это можно исправить, тогда же я стал подумывать, что не так что-то вовсе не со мной, а с окружающим обществом. (надо сказать, что сейчас я нахожусь в некоем промежуточном положении между двумя этими видениями своих отношений с социумом, полагая, что мы просто другие, "из разных анекдотов", что называется).
как и всегда в таких ситуациях класс поделился на активно-агрессивное меньшинство заводил и молчаливо-трусливое большинство. и хоть я и трусил активно вступаться за неё, но пока мы ждали родителей после уроков и на переменах, когда класс вдруг отвлекался на что-то своё, я общался с ней, играл во всяческие аналоги салок и, кажется, не раз даже участвовал в её авантюрах насчёт воровства каких-то мелочей из школьного имущества.
я, в отличие от неё, знал, что за воровство положено справедливое наказание, да и мне было легко представить, что ежели воровать бы было можно всем, в первую очередь обворован был бы я, что мне крайне не нравилось. но сказать ей я не смог - она редко когда по настоящему не то что смеялась, улыбалась даже(защитное осклабливание в сторону агрессора - потом крайне быстро давшееся мне непроизвольное мастерство - не то, что можно было назвать улыбкой. это тревожный оскал зверёныша, к которому тянет руку охотник. скалишься не для того, что бы угрожать, скалишься просто от бессилия, осознавая, что этой самой рукой с тебя могут содрать шкуру одним движением, а могут и потрепать по загривку, сунув под нос миску с едой) и потому те моменты, когда, схватив и сунув в сумку или за пазуху очередной кусок мела с доски или фигурку с учительского стола, мы давали дёру, я считал бесценными для нас обоих и не смел у неё отобрать - она хохотала, заливалась смехом заразительно и искренне. страх и адреналин подстёгивали, но это был не тот душный тошнотворный страх бессилия перед толпой, это был страх азартный, живой, сочный, как когда подсекаешь особо крупную рыбину и не знаешь, успеешь ли подтащить достаточно близко к подсаднику или всё-таки сорвётся, утаскивая на дно вместе с куском лески последний крючок. сердце дико колотилось, а горло драла задавливаемая во имя тишины одышка, когда, прячась от заметившей наше преступное поведение уборщицы в закутке подсобки, в которую успели залететь до того, как толстенная бабка выкатывалась вслед за нами из-за угла, мы, трясущимися руками бесшумно прикрыв дверь, чувствовали себя хотя бы в чём-то победителями. и если я, хотя бы иногда, мог ещё испытать это переполняющее до самого горла солнечно-горячее чувство превосходства над враждебным окружением, потому что тогда учился чуть ли не одним из лучших в классе, то саша училась на стабильные двойки. её ругали и наказывали учителя и, очевидно, те, с кем она жила дома, её заставляли переписывать контрольные и домашние работы, но что бы не обрушалось на неё - двойки были стабильны. думаю, это был её способ сохранять хоть в чём-то контроль над своей жизнью. когда ты не всилах повлиять вообще ни на что, то в зависимости от возраста и прочих деталей выбор падает на разное: кто-то начинает ломать шеи котятам во дворе, кто-то рано или поздно выходит в окно, а кто-то - просто решает учиться на одни двойки во что бы то ни стало.
надо сказать, мое превосходство над классом в учёбе тоже было не вечно. потом, во втором полугодии, пришла мерзкая девочка полина(о, я вечно буду помнить это имя именно из-за неё), с блестящими скобками на зубах, очками в толстой оправе(и первое, и второе было предметом моей жуткой зависти, потому что зубных врачей я панически боюсь до сих пор, а тогда боялся до того, что четырежды молча перетерпел флюс, а зрение у меня в те времена было идеальным, так что очки носить было ни к чему) и тётей-художником, на которую она ссылалась в любом споре о другой теме, не менее важной для моего самолюбия, чем учёба.
я всегда любил и умел рисовать, и хоть ни да винчи, ни врубеля из меня не вышло, художественные успехи были до того момента неким стабильным фундаментом моей самооценки, потому что в чём бы я не ошибся по учёбе, где бы не оплошал дома, а в моём художественном таланте не сомневался никто и никогда. до этого момента. девочка полина не только оказалась умнее и успешнее меня в учёбе(по факту, она показала, что дело было не в том, что я был весьма умён, а в том, что большинство моих одноклассников, - крайне глупы), она ещё и в теории изо разбиралась лучше меня. сейчас я думаю, что может и нет, может и не разбиралась она ни черта, но тогда аргумент "моя тётя - она художник - говорит, что правильно как я сказала" был для меня сокрушительным, ибо взрослых(не всех, но тех, которые были родители, даже если и не мои, и прочие "серьезные" люди) я почитал буквально воплотившимися в людской оболочке богами истины и мне не то что бы было нечем крыть, мне и в голову не приходило, что такую карту может крыть хоть что-то.
потому мы с сашей оказались сбившимися в свою, из двух человек состоящую, но от того не менее крепкую стаю, внутри и вопреки большому и агрессивному стаду класса. сейчас мне приходит в голову ассоциация с передачей о жизни в саванне(коих в своё время я посмотрел больше, чем любого другого кино до сих пор), кадры, когда два львёнка, не успевших затеряться в траве, оказываются окружены стадом буйволов и пискляво мяучат-рявкают на большие чёрные тела с переливающейся от солнца и пота шерстью, на влажные круглые глаза с красноватыми белками, на огромные чёрные рога и раздвоенные копыта, через секунду превращающие их в фарш с клоками желтоватой шёрстки.
то событие, - момент даже, а не событие, - не было переломным или вроде того, это было закономерно, и даже тогда я, кажется, подспудно ожидал чего-то такого. саша никогда не говорила о своей семье и я не спрашивал, потому что это было неинтересно и не важно, не до того было. к тому же, тогда я как-то полагал, экстраполируя впечатление-образ о своей семье, что все родители-родственники - они примерно одинаковые у всех, хоть не всегда добрые и благосклонные, но справедливые и разумные всегда(сейчас-то, да и уже годам 12-15ти, я мнение и о своей родне имел более реалистичное, но до этого понимания нужно было ещё дожить и получить много опыта, в основном - негативного).
в тот день - за мной как-то особо долго не шли после уроков родители(а их гиперопека была такова, что за мной не только во втором классе, но ещё иногда и в седьмом приезжал кто-то из родственников, дабы проводить до дома, до кторого от школы было полчаса езды на 14м троллейбусе), а саше явно не хотелось домой. мы бродили уже по полу-опустевшей школе, как-то вяло перебрасываясь словами, у неё не было энтузиазма организовать очередное воровство или беготню, а у меня отсутствовал(да и сейчас отсутствует) талант и умение тянуть веселье и даже разговор на себе. слоняясь по коридорам, мы добрели до туалета или, скорее, санузла - в переделанном под частную школу детском саду дремуче-советской архитектуры не подразумевалось не то что раздельных туалетов или хотя бы раздельных кабинок, но даже разделения туалета с помещением умывальников и раковин. не помню, что именно было отправным пунктом, но могу предположить, что заговорщическим шопетом, оглянувшись по сторонам(что было излишней осторожностью в этом крыле, кажется, даже уборщиц уже не было, судя по подсыхающему мокрому полу со следами тряпки), саша предложила, скорее, сообщила о намерении, "что-то показать" и, зайдя за условную перегородку, символически разделяющую владения раковин и, непосредственно, туалет, подняла юбку.
читатель на этом месте может понимающе заухмылявшись или не сократив ни одной мимической мышцы, или гадливо скривившись(зависит от склада психики читателя)вспомнить собственный опыт или рассказы о всяких условно-детских играх, например, "в доктора", суть которых сводилась к выяснению особенностей полового диморфизма детёнышами бесшерстных и бесхвостых обезьян. но это читатель если и сделает, то, в некотором роде, зря - что тогда, что сейчас лично меня особенности полового диморфизма обезьян интересовали не больше прочих анатомических особенностей млекопитающих. "что-то" было совсем из иного раздела, интересующего меня куда больше, опять же, что тогда, что сейчас.
здесь надо сказать, что саша всегда носила такой набор неизменно затёртой и грязной одежды, что я никогда не видел её ног, не покрытых тканью и даже в жару( которой погода в приморском южном городе щедро разбрасывалась ещё до середины октября, а после зимы начало припекать уже в конце марта) на ней были длинные юбки или штаны, плотные носки или колготы. в тот день на ней была длинная юбка, в связи с чем из под приподнятой полы я мог видеть часть её ног - примерно от середины бедра и до середины икры(где начинались длинные плотные носки). ноги её были покрыты длинными поперечными шрамами, некоторые из которых были совсем белёсыми, а некоторые - бурыми свежими рубцами. густота шрамов увеличивалась к верхней части девочкиных ног и можно было предполагать, что бёдра её и ягодицы были покрыты ими практически сплошь.
я смотрел как загипнотизированный(хотя "как" ли? - вечно останется вопросом) и хотя показывала она свои исшрамованные ноги, видимо, меньше полуминуты, для меня это была почти вечность, одно из немногих ярчайших и чётких воспоминаний, где мне не нужно предполагать ни что, ни как я видел, ни что испытывал, ни в связи с чем. всю эту вечную пол-минуту я хотел одного - дотронуться до шрамов и рубцов. дотронуться пальцами, тыльной стороной ладони, щекой, языком. чем угодно. хотя лучше пальцами. и одновременно я осознавал, что никогда этого не сделаю. даже если она предложит. даже если она попросит(что, я понимал, не случится никогда, как никогда не умрёт и не будет жить небезызвестный кот в ящике с радиоактивным элементом и ядом). просто не посмею. трус и жалкий слабак. но это было прекрасно.
потом она отпустила полы юбки, аккуратно подтянула сползший носок и, с горящими глазами человека, делящегося священной тайной с собратом по секте, поведала о том, что это дело рук её матери, полагающей резиновую скакалку - лучшим методом воспитания при любых условиях. кажется, она даже не кричала на дочь, просто молча полосовала ту тонким резиновым жгутом. годами. не обращая внимание ни на что.
у меня не было сил спросить ни о том, где и что делает в это время отец саши(смутно помню, что позже услышал среди мерзких сплетен уборщиц и учителей, обвивавших сашину жизнь в школе и за её пределами как самцы ужа обвивают единственную самку во время весеннего гона, одну о том, что отец её то ли вовсе пропал в безвестности, то ли алкоголем увлечён более, чем окружающей реальностью), я вообще ничего не спросил, но она рассказывала много, хоть и обрывала фразы, торопилась и глотала слова. кажется, к тому времени саша даже гордилась ситуацией. она сохраняла стабильные двойки и воровала мел и мелочи со столов учителей и одноклассников, игнорируя наказания с не меньшей стойкостью, чем её мать игнорировала неэффективность своих воспитательных приёмов.
где-то на этом месте воспоминание начинает тонуть в том мутном тумане, которым залита бОльшая часть воспоминаний о прошлом в моей голове. как и сказал выше, я не помню, ничего о том, куда саша делась, но следующим сентябрём мы уже не встретились(а вот девочка полина и призрак её тёти-художницы преследовали меня вплоть до шестого класса, после которого уже я был переведён родителями в другую школу).
я не знаю, и не могу вспомнить, был ли тот момент, когда я не мог оторвать глаз от рифлёной из-за частоты шрамов кожи на ногах саши, моментом после которого увечья, раны и шрамы заставляют мои руки судорожно сжиматься, кровь приливать к голове, а рот наполняться слюной, или же это был просто первый случай, когда эта моя особенность получила возможность проявиться, но с тех пор я помню практически все и каждый случай, когда мне доставалось счастье видеть раны и шрамы у людей, особенно на близком расстоянии.
шрамы на себе такой реакции у меня никогда не вызывали, хотя до них-то дотронуться можно было всегда.
шрамы же на другом человеке я до сих пор не трогал никогда.
дело не в том, что я хочу хотеть и не иметь возможности дотронуться, дело в том, что в плане социальности и общения я всё тот же десятилетний трусливый ребёнок, для которого проблемы в общении начинаются уже тогда, когда продавец в магазине задаёт вопрос "не по теме" и ни один из заранее заготовленных и десятки раз прокрученных в воображении ответов не подходит.
читать дальше
@музыка: Bernard Herrmann - Twisted Nerve
@темы: воспоминания, чей-то арт, социум и toock, кривопроза